Гарри Гаррисон Абсолютное оружие • Аудио-рассказ

Карел Чапек. Исповедь Дона Хуана • Аудио-рассказ

Ги де Мопассан. Прощай!

Джон Уиндем. Колесо • Аудио-рассказ • фантастика

Единственное зло - это страх. Не забывай этого.

Герман Гессе: Волк • Аудио-рассказ

Мигель Анхель Астуриас. На ступенях портала. • Аудио-фрагмент

Конец 80-х прошлого века. Книжный магазин. В руках книжица в мягкой обложке небольшого формата. Экзотическое имя автора, нетиповое название "Синьор Президент"... но буквально первые же строки заворожили морем звуков, вихрем красок, запахов, и почти физическим ощущением погружения в чернеющую пропасть под названием диктатура. Аналогичная пропасть того, прошлого века, существовала в жизни моих дедов и родителей, свой гниловатый след она проложила и в жизни моего поколения. А сегодня, в настоящее время эта диктатура встала во весь свой рост мерзкого карлика у северного соседа, а у нас проявилась в бандите Януковиче, ненасытном грабителе Порошенко, да и Зеленая Моль со всей своей сворой из той же компании. 

Я озвучил первую главу этого романа. Испаноязычный оригинал и российский перевод в одном флаконе можно скачать по ссылке 

скачать

Альфред Ван Вогт. Звездолет мрака • Аудио-рассказ • фантастика

мои ощущения от сети ФБ прямо как у героя этого рассказа от Звездолета мрака... без положительного конца... :)

Ричард Матесон. Нажмите кнопку • Аудио-рассказ

Кен Кизи. Отто-Кровавый • Аудио-рассказ

+18, почти зимняя сказка с толстым намеком на тонкие обстоятельства апокалиптических настроений сегодняшнего дня

Ромен Гари. Письмо к моей соседке по столу

Рут Миншул. Как выбирать своих людей

download

Иосиф Бродский Большая элегия Джону Донну

Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.

Уснули стены, пол, постель, картины,

уснули стол, ковры, засовы, крюк,

весь гардероб, буфет, свеча, гардины.

Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы,

хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,

ночник, белье, шкафы, стекло, часы,

ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду.

Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье,

среди бумаг, в столе, в готовой речи,

в ее словах, в дровах, в щипцах, в угле

остывшего камина, в каждой вещи.

В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях,

за зеркалом, в кровати, в спинке стула,

опять в тазу, в распятьях, в простынях,

в метле у входа, в туфлях. Все уснуло.

Уснуло все. Окно. И снег в окне.

Соседней крыши белый скат. Как скатерть

ее конек. И весь квартал во сне,

разрезанный оконной рамой насмерть.

Уснули арки, стены, окна, все.

Булыжники, торцы, решетки, клумбы.

Не вспыхнет свет, не скрипнет колесо...

Ограды, украшенья, цепи, тумбы.

Уснули двери, кольца, ручки, крюк,

замки, засовы, их ключи, запоры.

Нигде не слышен шепот, шорох, стук.

Лишь снег скрипит. Все спит. Рассвет не скоро.

Уснули тюрьмы, за'мки. Спят весы

средь рыбной лавки. Спят свиные туши.

Дома, задворки. Спят цепные псы.

В подвалах кошки спят, торчат их уши.

Спят мыши, люди. Лондон крепко спит.

Спит парусник в порту. Вода со снегом

под кузовом его во сне сипит,

сливаясь вдалеке с уснувшим небом.

Джон Донн уснул. И море вместе с ним.

И берег меловой уснул над морем.

Весь остров спит, объятый сном одним.

И каждый сад закрыт тройным запором.

Спят клены, сосны, грабы, пихты, ель.

Спят склоны гор, ручьи на склонах, тропы.

Лисицы, волк. Залез медведь в постель.

Наносит снег у входов нор сугробы.

И птицы спят. Не слышно пенья их.

Вороний крик не слышен, ночь, совиный

не слышен смех. Простор английский тих.

Звезда сверкает. Мышь идет с повинной.

Уснуло все. Лежат в своих гробах

все мертвецы. Спокойно спят. В кроватях

живые спят в морях своих рубах.

По одиночке. Крепко. Спят в объятьях.

Уснуло все. Спят реки, горы, лес.

Спят звери, птицы, мертвый мир, живое.

Лишь белый снег летит с ночных небес.

Но спят и там, у всех над головою.

Спят ангелы. Тревожный мир забыт

во сне святыми -- к их стыду святому.

Геенна спит и Рай прекрасный спит.

Никто не выйдет в этот час из дому.

Господь уснул. Земля сейчас чужда.

Глаза не видят, слух не внемлет боле.

И дьявол спит. И вместе с ним вражда

заснула на снегу в английском поле.

Спят всадники. Архангел спит с трубой.

И кони спят, во сне качаясь плавно.

И херувимы все -- одной толпой,

обнявшись, спят под сводом церкви Павла.

Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи.

Все образы, все рифмы. Сильных, слабых

найти нельзя. Порок, тоска, грехи,

равно тихи, лежат в своих силлабах.

И каждый стих с другим, как близкий брат,

хоть шепчет другу друг: чуть-чуть подвинься.

Но каждый так далек от райских врат,

так беден, густ, так чист, что в них -- единство.

Все строки спят. Спит ямбов строгий свод.

Хореи спят, как стражи, слева, справа.

И спит виденье в них летейских вод.

И крепко спит за ним другое -- слава.

Спят беды все. Страданья крепко спят.

Пороки спят. Добро со злом обнялось.

Пророки спят. Белесый снегопад

в пространстве ищет черных пятен малость.

Уснуло все. Спят крепко толпы книг.

Спят реки слов, покрыты льдом забвенья.

Спят речи все, со всею правдой в них.

Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья.

Все крепко спят: святые, дьявол, Бог.

Их слуги злые. Их друзья. Их дети.

И только снег шуршит во тьме дорог.

И больше звуков нет на целом свете.

Но чу! Ты слышишь -- там, в холодной тьме,

там кто-то плачет, кто-то шепчет в страхе.

Там кто-то предоставлен всей зиме.

И плачет он. Там кто-то есть во мраке.

Так тонок голос. Тонок, впрямь игла.

А нити нет... И он так одиноко

плывет в снегу. Повсюду холод, мгла...

Сшивая ночь с рассветом... Так высоко!

"Кто ж там рыдает? Ты ли, ангел мой,

возврата ждешь, под снегом ждешь, как лета,

любви моей?.. Во тьме идешь домой.

Не ты ль кричишь во мраке?" -- Нет ответа.

"Не вы ль там, херувимы? Грустный хор

напомнило мне этих слез звучанье.

Не вы ль решились спящий мой собор

покинуть вдруг? Не вы ль? Не вы ль?" -- Молчанье.

"Не ты ли, Павел? Правда, голос твой

уж слишком огрублен суровой речью.

Не ты ль поник во тьме седой главой

и плачешь там?" -- Но тишь летит навстречу.

"Не та ль во тьме прикрыла взор рука,

которая повсюду здесь маячит?

Не ты ль, Господь? Пусть мысль моя дика,

но слишком уж высокий голос плачет".

Молчанье. Тишь. -- "Не ты ли, Гавриил,

подул в трубу, а кто-то громко лает?

Но что ж лишь я один глаза открыл,

а всадники своих коней седлают.

Все крепко спит. В объятьях крепкой тьмы.

А гончие уж мчат с небес толпою.

Не ты ли, Гавриил, среди зимы

рыдаешь тут, один, впотьмах, с трубою?"

"Нет, это я, твоя душа, Джон Донн.

Здесь я одна скорблю в небесной выси

о том, что создала своим трудом

тяжелые, как цепи, чувства, мысли.

Ты с этим грузом мог вершить полет

среди страстей, среди грехов, и выше.

Ты птицей был и видел свой народ

повсюду, весь, взлетал над скатом крыши.

Ты видел все моря, весь дальний край.

И Ад ты зрел -- в себе, а после -- в яви.

Ты видел также явно светлый Рай

в печальнейшей -- из всех страстей -- оправе.

Ты видел: жизнь, она как остров твой.

И с Океаном этим ты встречался:

со всех сторон лишь тьма, лишь тьма и вой.

Ты Бога облетел и вспять помчался.

Но этот груз тебя не пустит ввысь,

откуда этот мир -- лишь сотня башен

да ленты рек, и где, при взгляде вниз,

сей страшный суд совсем не страшен.

И климат там недвижен, в той стране.

Откуда все, как сон больной в истоме.

Господь оттуда -- только свет в окне

туманной ночью в самом дальнем доме.

Поля бывают. Их не пашет плуг.

Года не пашет. И века не пашет.

Одни леса стоят стеной вокруг,

а только дождь в траве огромной пляшет.

Тот первый дровосек, чей тощий конь

вбежит туда, плутая в страхе чащей,

на сосну взлезши, вдруг узрит огонь

в своей долине, там, вдали лежащей.

Все, все вдали. А здесь неясный край.

Спокойный взгляд скользит по дальним крышам.

Здесь так светло. Не слышен псиный лай.

И колокольный звон совсем не слышен.

И он поймет, что все -- вдали. К лесам

он лошадь повернет движеньем резким.

И тотчас вожжи, сани, ночь, он сам

и бедный конь -- все станет сном библейским.

Ну, вот я плачу, плачу, нет пути.

Вернуться суждено мне в эти камни.

Нельзя прийти туда мне во плоти.

Лишь мертвой суждено взлететь туда мне.

Да, да, одной. Забыв тебя, мой свет,

в сырой земле, забыв навек, на муку

бесплодного желанья плыть вослед,

чтоб сшить своею плотью, сшить разлуку.

Но чу! пока я плачем твой ночлег

смущаю здесь, -- летит во тьму, не тает,

разлуку нашу здесь сшивая, снег,

и взад-вперед игла, игла летает.

Не я рыдаю -- плачешь ты, Джон Донн.

Лежишь один, и спит в шкафах посуда,

покуда снег летит на спящий дом,

покуда снег летит во тьму оттуда".

Подобье птиц, он спит в своем гнезде,

свой чистый путь и жажду жизни лучшей

раз навсегда доверив той звезде,

которая сейчас закрыта тучей.

Подобье птиц. Душа его чиста,

а светский путь, хотя, должно быть, грешен,

естественней вороньего гнезда

над серою толпой пустых скворешен.

Подобье птиц, и он проснется днем.

Сейчас -- лежит под покрывалом белым,

покуда сшито снегом, сшито сном

пространство меж душой и спящим телом.

Уснуло все. Но ждут еще конца

два-три стиха и скалят рот щербато,

что светская любовь -- лишь долг певца,

духовная любовь -- лишь плоть аббата.

На чье бы колесо сих вод не лить,

оно все тот же хлеб на свете мелет.

Ведь если можно с кем-то жизнь делить,

то кто же с нами нашу смерть разделит?

Дыра в сей ткани. Всяк, кто хочет, рвет.

Со всех концов. Уйдет. Вернется снова.

Еще рывок! И только небосвод

во мраке иногда берет иглу портного.

Спи, спи, Джон Донн. Усни, себя не мучь.

Кафтан дыряв, дыряв. Висит уныло.

Того гляди и выглянет из туч

Звезда, что столько лет твой мир хранила.

Иосиф Бродский    

Большая элегия Джону Донну (1963)

Воображение

Ереван

Silentium

François Villon

François Villon. Ballade du concours de Blois

Je meurs de soif auprès de la fontaine;

brûlant comme le feu, je tremble dent à dent!

En mon pays, je me trouve en exil;

près d'un brasier, tout ardent je frissonne;

nu comme un ver et pourtant vêtu en président,

je ris en pleurs, et j'attends sans espérance;

je reprends courage au milieu du plus triste désespoir;

je me réjouis sans avoir aucun plaisir;

je suis puissant sans avoir force ni autorité;

bien recueilli tour à tour et repoussé de chacun.

Rien ne m'est certain que la chose douteuse,

rien ne m'est obscur que l'évidence même!

Je ne doute que lorsque la chose est certaine;

je tiens la science susceptible de soudain accident

Je gagne tout et je demeure celui qui perd

Au point du jour, je dis : Dieu vous donne le bon soir

Couché sur le dos, j'ai grande peur de tomber

J'ai bien de quoi vivre et pourtant je n'ai lien.

J'attends un héritage et ne suis héritier de personne

Bien recueilli tour à tour et repoussé de chacun.

Je n'ai soin de rien et cependant je mets

toute ma peine à acquérir des biens que je ne désire pas!

«Celui qui me dit les meiileures paroles est celui-là qui me tourmente le plus,

et celui qui me dit la vérité est celui-là

qui se moque le plus de moi»

Il est mon ami celui qui me fait

entendre qu'un cygne blanc n'est rien qu'un corbeau noir

Et qui me nuit, je crois qu'il vient à mon aide

Vérité ou bourde, aujourd'hui tout me semble pareil

Je retiens tout et pourtant je ne sais rien concevoir

Bien recueilli tour à tour et repoussé de chacun.

Prince clément, qu'il vous plaise apprendre

que je comprends beaucoup et que je n'ai ni sens ni savoir

«Je suis en dehors de toutes les règles

et cependant soumis à toutes les lois»

Qu'est-ce que je fais de plus? Quoi?

Avoir de nouveau mes gages!

Bien recueilli tour à tour et repoussé de chacun.

От жажды умираю над ручьем. 

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя. 

Куда бы ни пошел, везде мой дом, 

Чужбина мне — страна моя родная. 

Я знаю все, я ничего не знаю. 

Мне из людей всего понятней тот, 

Кто лебедицу вороном зовет. 

Я сомневаюсь в явном, верю чуду. 

Нагой, как червь, пышней я Всех господ. 

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Я скуп и расточителен во всем. 

Я жду и ничего не ожидаю. 

Я нищ, и я кичусь своим добром. 

Трещит мороз — я вижу розы мая. 

Долина слез мне радостнее рая. 

Зажгут костер — и дрожь меня берет, 

Мне сердце отогреет только лед. 

Запомню шутку я и вдруг забуду, 

Кому презренье, а кому почет. 

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не вижу я, кто бродит под окном, 

Но звезды в небе ясно различаю. 

Я ночью бодр, а сплю я только днем. 

Я по земле с опаскою ступаю, 

Не вехам, а туману доверяю. 

Глухой меня услышит и поймет. 

Я знаю, что полыни горше мед. 

Но как понять, где правда, где причуда? 

А сколько истин? Потерял им счет.

Я всеми принят, изгнан отовсюду. 

Не знаю, что длиннее — час иль год, 

Ручей иль море переходят вброд? 

Из рая я уйду, в аду побуду. 

Отчаянье мне веру придает. 

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

перевод: Илья Эренбург 

Александр Блок. Ночь, улица, фонарь, аптека

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Всё будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала

И повторится всё, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

(А. Блок, 10 октября 1912)

Борис Виан. Пожарники

читает Александр Леонард

музыка - Erik Satie Gnosienne 3 - обработка Олесь Успіх

о хорошем воспитании, и "хорошей" госслужбе

Иван Бунин. Un petit accident

Иван Бунин. Un petit accident*

"Зимний  парижский  закат,  огромное панно  неба в мутных мазках нежных разноцветных  красок над  дворцом Палаты,  над Сеной,  над бальной  площадью Согласия. Вот  эти  краски блекнут,  и  уже  тяжко  чернеет  дворец  Палаты, сказочно  встают  за ним на алеющей мути  заката  силуэты дальних  зданий и повсюду  рассыпаются  тонко и остро  зеленеющие язычки  газа  в  фисташковой туманности города, на сотни  ладов непрерывно звучащего автомобиля, в разные стороны  бегущими  со  своими огоньками в  темнеющих сумерках. Вот  и совсем стемнело,  и  уже  блещет серебристо-зеркальное сияние канделябров  Площади, траурно льется в  черной  вышине  грозовая игра  невидимой  башни  Эйфеля, и пылает  в темноте над  Бульварами грубое богатство  реклам, огненный Вавилон небесных вывесок,  то стеклянно струящихся,  то кроваво  вспыхивающих в этой черноте. И  все множатся и множатся бегущие огни автомобилей, их разноголосо звучащего потока,  -- стройно правит чья-то незримая рука его оркестром.  Но вот будто дрогнула эта рука, -- близ Мадлэн какой-то затор, свистки,  гудки, стесняется,  сдвигаясь, лавина  машин,  замедляющая бег целой  части Парижа: кто-то,  тот, кто еще  успел затормозить в этой лавине свою быструю каретку, ярко и мягко освещенную внутри,  лежит грудью на руле.  Он в  шелковом белом кашне,  в  матовом  вечернем  цилиндре. Молодое, пошло  античное лицо его  с закрытыми глазами уже похоже на маску.

1949

* Маленькое происшествие (франц.).